Кандидат исторических наук,
доцент Московского государственного социально-гуманитарного университета
Шаблин Андрей Александрович
Иван Морозов: прерванный полёт
Знаменитый уроженец Луховиц Иван Игнатьевич Морозов (1883 – 1942) прожил непростую жизнь[1], отчетливо разделенную на два совершенно разных периода: до 1920 года и после. Впрочем, в официальных биографиях поэта подобное разделение отсутствует, и сегодня проследить это возможно лишь по материалам частной переписки Ивана Игнатьевича.
В первый период главными для Морозова стали годы, проведенные поэтом в Москве. Здесь он прожил три года до военной службы (1903 – 1905), а затем перебрался сюда с семьей в 1910 году, сразу же с головой окунувшись в литературную жизнь второй столицы. В 1912 – 1913 годах Морозов в качестве редактора принимал участие в издании журнала «Огни», в 1915 году собирал биографии и стихи крестьянских поэтов и писателей для обобщающего, но так и не вышедшего сборника их произведений. На эти годы пришлось участие в разнообразных писательских объединениях, где он – душа любого собрания[2], знакомство с Максимом Горьким, позднее переросшее в дружбу. Иван Игнатьевич ведет активную переписку, встречается со многими литераторами, участвует в поэтических вечерах. В бушевавших здесь спорах себя он убежденно относил к «пушкинской школе». В письме к известному поэту А.А. Коринфскому, отправляя ему для ознакомления свои стихи, Иван Игнатьевич летом 1913 года писал: «Кроме Вас мне обратиться не к кому, так как (никого) не знаю из поэтов «пушкинской школы», к которой принадлежу сам»[3]. Другие поэтические направления встречали решительное неприятие молодого крестьянского поэта. В письме С.Д. Дрожжину 1916 года Морозов рассказывал: «Позавчера был на одном собрании «народников» – и, о ужас! Все они – поклонники Игоря Северянина… Грустно и больно за них!... Нам ли, вышедшим из народной среды, писать о «дохлой луне» и «голубых колошах» и т.п.? Где же завет нашей гордости – Пушкина? Пушкин не выражался – «на пляже позы под Дункан», но он создал то, что недоступно создать ни одному модернисту, и он понятен малому ребенку»[4].
Подобная определенность принципов помогала Морозову успешно работать, много писать. В 1910-е годы регулярно появляются публикации его стихов, а в 1914 году выходит его первый персональный поэтический сборник «Разрыв-трава» с предисловием М. Горького. Уже в 1916 году в печати появился второй сборник «Красный звон» с биографическим очерком, написанным поэтом С. Д. Дрожжиным, и вступительным стихотворением А.А. Коринфского.
Стихи Морозова, изданные до революции 1917 года, неизменно получали положительные отзывы критиков. Например, автор рецензии на «Красный звон», опубликованной в «Нижегородском листке», приведя морозовское стихотворение «Мой конь-мечта, как вихрь упорный…», восторженно воскликнул: «Но ведь это прелестно, читатель, так может писать только истинный поэт, которого воображение ярко, а слова покорны, как своему властелину. Читаете другие его стихотворения… Да, везде виден настоящий поэт Божией милостью, обладающий тайной художественной простоты»[5]. Схожие отзывы в 1916 году поместили газеты «Орловский край», «Волгарь», «Оренбургская жизнь», «Тульская молва» и другие губернские издания. Сборник явно понравился читателю по всей России: в стихах звучала удаль и вольность окских простор, они дышали ароматом луга и зрелого хлеба…
Еще в стихах не чувствовалось ни капли сделанности, они родились у Поэта одним порывом чувств, без мучительных поисков слов и образов, как , например, его «Косарь», словно наполненный еще неостывшим жаром радостной работы:
«Гуляй, коса! Ныряй с размаху,
Клади смелей саженный ряд!
Увидят красную рубаху, –
Не так о нас заговорят!
Гуляй, коса! Удар размерен,
Порыв мятежен и горяч,
Степной ковыль росист и зелен,
И ярок праздничный кумач!
Гуляй, коса! Твой мыс отточен
Острей булатного меча,
И много удали и мочи
В моей груди, в моих плечах!
Гуляй, коса! Простор не малый,
Ныряй в траве, звени и режь, –
Для нас зари румянец алый
Очарователен и свеж!
Гуляй, коса! Клади с размаху
Траву зеленую в ряды!
Увидят красную рубаху, –
Оценят славные труды!»
Неслучайно В. Васильев, восхищенный подобными морозовскими стихами, в книге «Русские самородки» уверенно предрекал: «И.И. Морозову представляется счастливая поэтическая будущность. По силе, легкости и красоте стиха с ним едва ли кто может сравняться из молодых современных поэтов, вышедших из народа»[6].
Однако судьба распорядилась иначе. Революция не позволила в полной мере реализоваться этой самой «счастливой будущности» поэта.
Первые всполохи той трагедии пришлись на 1917 год.
Революционный 1917 год рядовому москвичу принес множество бед: безвластие, чехарда митингов, голод, разжиревшие спекулянты, бандитские нападения… Все это в любую минуту грозило потерей имущества, а то и гибелью. К бытовым проблемам добавилась растерянность от безрассудных революционных лозунгов. Иван Игнатьевич тяжело переживал этот хаос, не понимая куда все катится. Наверное, поэтому год обернулся болезнями и душевным кризисом. В охваченной революционной вакханалией Москве морозовская Муза молчала: его стихи перестали появляться в печати.
В это тяжкое время Морозов вынужден был чаще бывать на родине, в Луховицах. 10 октября 1917 года в письме С. Д. Дрожжину он сообщал: «Завтра еду на родину деньков на 5, повидаться с матерью, с которой прожил ныне летом 1 ½ месяца. (Был в отпуске по болезни). Набрался за это время свежих впечатлений, но не в революционном народе, а в тиши полей и лугов. Явилось желание писать, хотя вчерне, 25 – 30 стихотворений чисто лирических. По приезду [в Москву] примусь, вечерами, за отделку их»[7]. За проведенные в родных полях летние месяцы отдышался, ожил, вновь захотелось писать (значит жить!). Контраст, вернувший силы, и в самом деле, был разительный: в столице революция до неузнаваемости перекраивала жизнь вот уже который раз за год, а здесь также как тысячу лет тому назад безмолвно лежали бескрайние луга, каждый день в урочный час вставало над ними солнце, и с молитвой выходил в луга крестьянин. В этой вечности, неподвластной никаким революциям, и был настоящий источник силы, питавшей его стихи.
Осенью 1917 года в Москву он вернулся с надеждой на лучшее. Казалось, что теперь жить станет легче, можно будет вернуться к творчеству (отделать стихи, приготовить их к печати).
Однако тем временем продовольственные проблемы становились только тяжелей, и весной 1918 года Морозов совсем перевез семью на деревенские хлеба. Сам же Иван Игнатьевич пока жил «на два дома» между Москвой и Луховицами. В письме С. П. Подъячеву 30 марта 1919 года Морозов так описывал свою жизнь 1918 – начала 1919 года: «Я за это время все по части питания старался: уезжал, приезжал, добывал, поедал, опять уезжал, приезжал и т.д. О стихах забыл чуть ли не совсем»[8]. Пропитание семьи в это время стало главной проблемой, отнимавшей все силы.
В письме неизвестному адресату (вместо имени в начале письма стоит обращение «старый дружище») 29 августа 1919 года Иван Игнатьевич писал: «Обзавелся… в деревне хозяйством (жена вот уже другой год там с двумя дочерьми)…»[9]. Хозяйство – это лошадь, корова, свинья, овца, куры. К ним прилагался огород, сад у дома и участок лугов на окской пойме.
Этих хозяйством тогда и выживали. В Москве жить к этому времени стало совсем голодно. Встали железные дороги, запруженные военными, беженцами, спекулянтами и просто испуганно мечущимися людьми, а вместе с этим в разы уменьшился и подвоз продуктов. Еще хуже стало, когда вслед за транспортными трудностями явились советские запреты на частную торговлю, которые окончательно лишили москвичей возможности покупать еду. В голодной Москве добывать продукты день ото дня становилось сложнее, и москвичи массово уезжали в губернию. Морозовы спасались на родине. Благо было где – в добротном недавно отстроенном доме в Луховицах у них был свой угол.
Этот дом Морозовы построили в 1906 году. За год до этого, осенью 1905 года в Луховицах случился большой пожар. Среди прочих сгорел и старый дом Морозовых, в котором родился Иван Игнатьевич. В огне пожара погибли все собранные им к этому времени бумаги, книги, письма, а также все накопления семьи. Поэтому новый дом семья – его мать Просковья Сергеевна и старшие братья (Иван в это время проходил военную службу, на которую был призван как раз в 1905 году) – решила строить основательно. Первым делом устроили большой каменный подвал с отдельным входом с улицы и с каменной же лестницей: во время беды здесь можно было хоть что-то спасти. В подвале в сундуках хранили то немногое, что составляло богатство семьи. На этом основании поставили рубленную пятистенку с тем расчетом, чтобы в новом доме могли жить семьи двух братьев Ивана (Василия и Семена) и его пожилая мать. Получилось просторное строение: три жилые комнаты, кухня и сени. Да еще на пристроенном к дому дворе разместились сарай для лошадей и хлев для коровы. Этот дом в Луховицах на улице Куйбышева (№ 259) простоял вплоть до лета 2012 года, и его еще сегодня прекрасно помнят многие луховичане.
Сюда Иван Игнатьевич регулярно приезжал в 1917 году, сюда в 1918 году перевез семью, до 1919 года наведываясь регулярно, хотя сам подолгу был вынужден находиться в Москве, на службе. 21 марта 1919 года он писал П. Я. Заволокину: «Если нужна моя позднейшая фотограф[ическая] карточка, – я пришлю ее Вам по приезде из деревни, куда я еду на несколько дней. (По делам питания)»[10]. Заведенное в Луховицах хозяйство требовало присмотра и мужской хозяйской руки, поэтому выезжать в деревню для обеспечения семьи продуктами требовалось как можно чаще.
Весьма вероятно, что вновь пережитые в это время луховицкие впечатления отразились и в некоторых стихах вышедшего в 1919 году сборника Морозова «Земля Родная». Из морозовского дома, что стоял на большой дороге, ведущей с юга России к Москве, хорошо были видны бесконечные обозы с хлебом, что ползли к столице, и в сборнике появилось стихотворение «Зимою»:
«Длинной вереницей тянутся обозы,
От саней взлетают брызги снежной пыли,
По краям дороги белые березы
В инее застыли…
Под лучами солнца, словно в изумрудах,
И горит и блещет белотелый иней,
И по всей дороге и на снежных грудах –
Отлив ярко-синей…
Мужики в тулупах жмутся от мороза…
В сторону с дороги отлетают птицы,
Если кто внезапно около обоза
Хлопнет в рукавицы…
Голосят полозья, отдаются эхом…
Фыркая, лениво лошади плетутся;
Потирая руки, мужики со смехом
От мороза жмутся…»
Когда первая зима поэта на родине прошла, то к лету 1919 года у Морозовых появились планы окончательного обустройства в деревне. В начале года Иван Игнатьевич разделил хозяйство с братьями («поделился с братьями, теперь – один как перст», писал он 25 апреля 1919 года Н.П. Рогожину[11]), думал о строительстве собственного дома. Жизнь в это время он вел самую что ни на есть крестьянскую. 8 марта 1919 года тому же Н.П. Рогожину сообщал о своем житье: «Я, как мне кажется, для поэзии – умер. Омужичился донельзя: хожу за коровой (за отсутствием жены), пою – кормлю да чищу за ней…»[12].
Факт пребывания Морозова в Луховицах в 1917 – 1920 годах любопытен сам по себе. Несомненно, в годы гражданской войны немало луховичан вернулось из столиц на родину, чтобы пережить здесь лихое и голодное время. Настроения этих грамотных и бывалых людей должны были влиять на ситуацию в селе. Но, возможно, И.И. Морозов был единственным луховичанином, пребывание которого в эти годы на родине можно проследить по документам. Спасибо за это сохранившимся письмам Ивана Игнатьевича к его друзьям-поэтам.
Что же касается обустройства Морозова в деревне, то все его планы тех лет разрушила трагедия, случившаяся в 1919 – начале 1920 года, которая серьезно повлияла и на всю его творческую судьбу.
Все началось летом 1919 года. В уже цитированном письме к неизвестному адресату 29 августа 1919 года Иван Игнатьевич сетовал: «…горе, великое горе постигло меня: в течение трех месяцев – июнь – август, – разорился в конец, – околели у меня в июне овца, телка, в июле – свинья и, наконец, в августе – лошадь. Все пропало! Убил силы, жена измоталась, да и только. Теперь купить лошадь, – нужно 20 тысяч, жалованье 890 руб., а запасные мои капиталы «аннулированы» еще до моего рождения. Да, впрочем, – «три к носу»… Заделался, было, «середняком», а теперь – ни середняк, ни пролетарий. Знать судьба…»[13].
Как видим, летом 1919 года Морозову еще хватало духу оценивать происходящее стоически – «знать судьба». Однако гибель заведенного в Луховицах хозяйства оказалось только началом бедствий, которые заставят поэта относиться к жизни менее философски. 28 декабря 1919 года Иван Игнатьевич писал из Москвы П.Я. Заволокину: «С 20 октября я был в провинции…, где с 17 ноября заболел испанкою и только 26 декабря прибыл в Москву, да и то не имею возможности, после болезни, переписать два последних посылаемых при сем стихотворения…»[14]. Сил после болезни едва хватило, чтобы при поддержке дочери добраться до Москвы.
Вскоре, во время следующего выезда в Луховицы, произошло сразу два новых несчастья. Во-первых, беда случилась в его московском доме. В письме своему другу поэту С. Д. Дрожжину 6 марта 1920 года Иван Игнатьевич сообщал: «…без меня, тут, в Москве, побывали у меня жулики – взяли мучицу, пшено, калоши и еще кое-что по мелочи, а в ночь унесли остатки моего хозяйства – трех гусей и курицу и вот – я чист! Но, по Божьей воле, живу еще с семьею, а здоров буду – и славу Богу. Только писать – положительно ни строчки!»[15].
Другой, самой серьезной бедой Морозова тех лет, стала болезнь, которая через несколько лет приведет Ивана Игнатьевича к инвалидности. В письме И. А. Белоусову 30 апреля 1920 года он перечислил все болезни, которые в конце 1919 – начале 1920 года обрушились на него в Луховицах: «с конца ноября по сие время перенес – «испанку», инфлюэнцу – в тяжелой форме, возвратный тиф и сыпной с осложнением»[16]. Болезни переносил тяжело, хотя инфлюэнция всего лишь острое воспаление дыхательных путей, грипп, а испанка – это тяжелая разновидность гриппа во время пандемии 1918 – 1919 годов. Глобальная вспышка (пандемия) гриппа, опыта борьбы с которым у врачей было еще немного, в 1918 – 1919 годы по всему миру унесла более 50 миллионов жизней.
Впрочем, самой тяжелой болезнью той зимы для Морозова стал тиф. «Там, в деревне, у нас почти в одно и то же время заболело тифом 18 человек, – писал Иван Игнатьевич Н.П. Рогожину, – осталась, небольной, одна сноха, жена брата, которой и пришлось, по мере возможности, ходить за больными… Я, милый друг, едва не отдал Богу душу, когда переносил температуру в 41,2. Не было надежды, спасся чудом»[17].
Однако выжив, Морозов должен был как-то заново устраивать жизнь. Между тем к болезням и разграбленному имуществу добавилась еще одна проблема – долги. О ней можно узнать из уже упомянутого письма Белоусову, которое Иван Игнатьевич написал не просто чтобы пожаловаться на обрушившиеся на него несчастья. Морозов обращался к известному поэту с конкретной просьбой – помочь издать сборник своих стихов: «Не составите ли Вы мне протекцию передать Государственному Издательству для издания все мои стихи (Полное собрание?!), чтобы издали тремя книжками с добавлением новых стихов. Все что было издано, – исправлено, значительно переделано, многое выкинуто вон. Составится сборник листов на 10-ть». Подобную настойчивость Иван Игнатьевич объяснял просто: «Мне, собственно говоря, не интересно издание сборника, пусть рукопись проваляется где-нибудь в издательстве и, даже, пропадет, но интересен гонорар, что только мне могут заплатить, так как мне необходимо выйти из долгов, которых набралось немало за время моей болезни. Мне нужно выехать из Москвы в деревню «на поправку», скоро получу месячный отпуск»[18].
Новый отпуск он просил в связи с тем, что по возвращении в Москву 12 марта 1920 года, Иван Игнатьевич сразу же попал здесь в больницу. «Вышел я из больницы 9 / IV, – писал он Рогожину 30 апреля 1920 года, – поспешил выписаться – и напрасно. Тиф у меня с осложнениями: во-первых, правая рука только что «пришла в себя», да и то не совсем; а, во-вторых, – и сейчас не могу ходить: лева нога не в порядке (закупорка вен). Недавно прошла боль в селезенке, а сейчас по временам беспокоит «аппендицит». Плохо стало зрение, но, как говорят, это пройдет»[19].
Отпуск после выписки из больницы он получит, снова проведя начало лета 1920 года в Луховицах. Свою жизнь в отпуске он опишет Рогожину по возвращению в Москву18 июля: «Поправился, поздоровел. В деревне – пахал, возил навоз и проч. по домашнему хозяйству»[20].
К сожалению, подобные частые отпуска, даже поддерживая человека физически, чреваты для него скверными последствиями: нездорового работника, регулярно просящего отпуск, на службе обычно стараются не держать. Уж тем более за столь продолжительные отпуска не полагалось ни карточек на продукты, ни денег. Впрочем, купить на черном рынке что-либо съестное (запрет на частную торговлю власть отменять пока не думала) в любом случае было нереально из-за дороговизны. Издать новый сборник, о чем просил Белоусова, тогда не получилось, вновь завести хозяйство в деревне не было ни здоровья, ни денег. Для Морозова началась жизнь рядового служащего на государственном окладе. Поэтому проблемы с питанием и с долгами остались и в 1920 году.
Скверное питание ослабшего после долгой и тяжелой болезни человека доделывало дело – силы (и физические, и душевные) стремительно уходили. Отсутствие денег, болезнь, творческий кризис переплелись в жгучий узел. И уже не поймешь, что в нем было главным, что в нем задыхалось прежде всего: тело или душа. Быть может, душа страдала больше тела. Неслучайно письма поэта той поры полны жалоб на нежелание писать. «Я сижу все время дома, – писал Морозов С.Д. Дрожжину 16 августа 1919 года (еще до болезни, но уже после гибели хозяйства), – бывать нигде не бываю и писать ничего не пишу. Муза моя погрузилась в «Нирвану», а лира висит на дереве»[21].
Впрочем, творческий кризис, прочно сковавший перо поэта, начался задолго до этого – сразу после революции. В начале 1919 года Н.П. Рогожину Морозов рассказывал о своем состоянии: «Ты узнал: я действительно катался из Московской в Рязанскую губернию. (Все дела да случаи). В поисках хлеба, да того-сего проходит время, почему, а – главное – по теперешнему настроению – не пишу. Да что писать и как писать? А сборник издаю[22], – так это прошлых стихов, написанных в 1916 году, да штук 5 – 6 в мае 1917 г. Не знаю что из этого выйдет! Ой, не лежит сердце и к этому, когда-то любимому делу!...Отваливаются руки… Благодаря плохому питанию, – развивается малокровие, болит голова». Заканчивалось письмо строками полными отчаяния: «Да ну их к черту, плюю на все, и будет нужно – удавлюсь, да и только…»[23]. Трудно представить, как в таком состоянии можно было заниматься изданием поэтического сборника!
Еще меньше хотелось писать после трагичного 1919 года. Как следствие, поэтическое молчание революционных лет, отъезд из Москвы обернулись для Морозова исключением из Суриковского литературного кружка (произошедшим, видимо, в начале 1920 года). В письме к Н.П. Рогожину 13 марта 1920 года он по этому поводу бодрился («я не состоял в числе его членов не помню с каких пор, никакого отношения к ним не имею, получаю какие-то циркуляры и повестки, вот и все!»), но вряд ли это событие в тех условиях его действительно не волновало.
Начиная с 1920 года (после болезни), в письмах поэта душевная боль и разочарование звучат еще более отчетливо. Уже цитированное письмо С.Д. Дрожжину 6 марта 1920 года Иван Игнатьевич заканчивал тяжелым признанием: «Живу одиноко, не вижу никого из друзей своих, иногда скучаю, болит душа, и страх за будущее гнетом ложится на душу. Душно и порою присквернейшее настроение! Вдобавок неважное питание отзывается и, все вместе взятое, – убивает тело…».
Начало 1920-х годов для поэта, заново обустраивающегося в Москве, вместо творчества заполнили заботы о пропитании и борьба с болезнями. В марте 1920 года он писал Н.П. Рогожину: «Живу сейчас с младшей дочкой, а остальные при матери в деревне. Обзавелся в Москве хозяйством – имею собственность – одну курицу, да на паях с де Лазари поросеночка»[24]. Все эти годы не отпускали болезни, которые с той поры уже не позволят ему нормально работать (а значит опять же зарабатывать). Инфлюэнцию и тиф он пересилил, но от переживаний сдало сердце, из-за чего перерывы в работе теперь стали случаться регулярно и, в конце концов, привели Морозова к инвалидности и увольнению с работы. Об этом он рассказал С. Д. Дрожжину: «Теперь я с 15 / IX (1923 года – А. Ш.) инвалид труда, без работы…». С той поры материальные проблемы станет решать еще сложнее, и он соглашался на любую работу. 1 сентября 1923 года Иван Игнатьевич напишет Н.П. Рогожину: «С мая служу на сезонных работах».
Правда, была надежда на персональную пенсию Народного комиссариата просвещения, о которой Иван Игнатьевич начал хлопотать сразу же после получения инвалидности, с первых месяцев 1924 года, и иногда казалось, что вопрос вот-вот решится положительно. Однако эпопея с пенсий затянулась на долгие 5 лет, и ее печальный итог Иван Игнатьевич подвел в середине 1929 года в письме С. П. Подъячеву: «Позволь поделиться с тобой своим несчастьем: вчера получил от одного служащего в Наркомпросе открытку; сообщает, что в пенсии мне отказали. Причина – нет средств… Теперь дело мое неважно: торговлей и промыслом не занимаюсь, недвижимости нет, на службе не состою и на бирже нашего брата уйма, а я, вдобавок, никакой специальности не имею, да, на грех, инвалид труда… К физическому труду не гожусь: болит сердце и слаба нога после перелома надколенника. Одним словом – нехорошо»[25].
Эти слова (пусть и написанные в 1929 году) – своеобразный итог того, что случилось с Морозовым еще в период с середины 1919 по начало 1920-х годов. Гибель хозяйства в деревне (лето 1919 года), ограбленный зимой 1919 – 1920 года московский дом, несколько серьезных, затянувшихся с ноября 1919 по март 1920 года, болезней, регулярное отсутствие средств и новые болезни основательно изменили всю его судьбу. Выбраться из той трясины поэту по-настоящему так и не удастся.
Конечно, творческая жизнь И.И. Морозова не закончилась в 1920 году. У него еще будут выходить сборники стихов: в 1923 году удастся переиздать «Разрыв-траву», а в 1926 Государственное издательство выпустит сборники «Поля цветущие» и «Зрей, ячмень». Но в 1920-е годы что-то невыразимое обычным словом, что заставляло восхищаться прежними морозовскими стихами, все реже будет звучать в новых его произведениях. Простор лугов и вольный ветер уж не так свободно дышали в них, и удаль сердца не рвалась с прежней смелостью сквозь строки на свободу. Вместо счастливой будущности, которую пророчили Морозову в 1916 году, 1920-е годы принесли Ивану Игнатьевичу лишь известность рядового крестьянского поэта.
Нам же судьба Морозова показала, насколько зыбко было положение крестьянского поэта в столице, как легко расцвет для него сменялся кризисом и молчанием. Как быстро его готовы были забыть.
Совсем другое дело провинция. Здесь, не мечтая о великом, легко покойно жить в сердечном окружении семьи, близких, друзей. По воспоминаниям правнучки Морозова Ольги Владимировны Руссак, при активном участии Ивана Игнатьевича на станции Луховицы был построен дом, в который поэт любил приезжать в 20-е – 30-е годы. Еще при разделе имущества с братьями в 1919 году Ивану Игнатьевичу досталась большая рига, которую теперь разобрали, и бревна использовали для постройки дома на станции, выбрав хорошее место у пруда. Помогал И.И. Морозов начавшемуся строительству и деньгами.
С задней стороны дома разбили большой сад, в котором росли яблони и груши, посаженные в том числе и Иваном Игнатьевичем.
Позднее в доме жили Владимир и Галина Ерастовы, которые при получении квартиры в Соцгороде отказались от него. Так как городу тогда был нужен детский сад, то этот большой дом и отдали под садик.
[1]О биографии И.И. Морозове см.: Русские писатели. 1800 – 1917. Библиографический словарь. М., 1999. С. 131 – 133; Шаров Е. Четыре встречи // Дон. 1971. №1; Лысенко С. Талант, отданный народу // По ленинскому пути (Луховицы). 1983. 24 ноября: Неведомский М. Несколько слов о сборнике «Земля родная» и об его авторе // Морозов И.И. Земля родная (Думы и песни). Тверь, 1919.
[2]Например, о «литературных субботах» у М. Леонова, где Морозов был одним из главных заводил, см.: Шаров Е. Писатели-суриковцы и М.В. Праскунин // Путь к коммунизму (Луховицы). 1959. 16 мая.
[3] РГАЛИ. Ф. 257. Оп. 1. Д. 54. Л. 1 об.
[4] РГАЛИ. Ф. 176. Оп. 1. Д. 275. Л. 1 – 1 об.
[5] Нижегородский листок. 1916. 11 июля.
[6]Васильев В. Русские самородки. Ревель, 1916. С. 201.
[7] РГАЛМ. Ф. 176. Оп. 1. Д. 275. Л. 12.
[8] РГАЛИ. Ф. 374. Оп. 1. Д. 294. Л. 3 об.
[9] РГАЛИ. Ф. 341. Оп. 1. Д. 858. Л. 1.
[10]РГАЛИ. Ф. 1068. Оп. 1. Д. 103. Л. 4.
[11]РГБ ОР. Ф. 683. Оп. 7. Д. 49. Л. 12 об.
[12]Там же. Л. 2.
[13] РГАЛИ, Ф. 341. Оп. 1. Д. 858. Л. 1 – 1 об.
[14] РГАЛИ. Ф. 1068. Оп. 1. Д. 103. Л. 11.
[15] РГАЛИ. Ф. 176. Оп. 1. Д. 275. Л. 14 об. – 15.
[16] РГАЛИ. Ф. 66. Оп. 1. Д. 802. Л. 14 – 14 об.
[17] РГБ ОР. Ф. 1068. Оп. 1. Д. 103. Л. 20 об.
[18] РГАЛИ. Ф. 66. Оп. 1. Д. 802. Л. 14.
[19] РГБ ОР. Ф. 1068. Оп. 1. Д. 103. Л. 20 – 20 об.
[20] Там же. Л. 22.
[21] РГАЛИ. Ф. 176. Оп. 1. Д. 275. Л. 13. Об.
[22] Речь идет о третьем персональном сборнике И.И. Морозова «Земля родная», изданном в 1919 г. в Твери.
[23] РГБ ОР. Ф. 1068. Оп. 1. Д. 103. Л. 1, 2 об.
[24]РГБ ОР. Ф. 1068. Оп. 1. Д. 103. Л. 22 – 22 об.
[25] РГАЛИ. Ф. 374. Оп. 1. Д. 294. Л. 15 – 16.
